— Ну, так как же?

Анархист стоял, наклонившись над небольшим токарным станком, и бруском заправлял резец.

— У меня свой план. — Он загадочно улыбнулся.

Томас большим пальцем ткнул через плечо:

— Они уже тут.

— Они и вчера, кажется, были. Ничего они со мной не сделают… пока что. Как бы им этого ни хотелось.

Полицейский снял печати с двери господина Молитора, и все четверо вошли; причина смерти была полностью установлена. Оставалось только составить заключительный протокол о том, что смерть наступила вследствие несчастного случая.

Все стали полукругом перед несгораемым шкафом. Он походил на старинную изразцовую печь и стоял на подставке времен Ренессанса, углы которой были украшены бронзовыми львиными лапами. На одной из этих лап обнаружили клок слипшихся от крови седых волос.

Уголовный комиссар указал на царапину, которую господин Молитор, падая, прочертил каблуком по натертому паркету.

— Дверь отворил он сам: когда ему стало плохо, он, видимо, хотел кого-нибудь позвать. Открыть дверь у него еще хватило сил, а потом он кое-как добрался до спальни и, уже падая, ударился виском об эту лапу. Если принять во внимание, что Молитор был глубокий старик и к тому же саженного роста, то смерть от несчастного случая можно считать бесспорно установленной.

Господин Тэкстэкс нагнулся — выступающая вперед подставка была высотой всего сантиметров в двадцать — и провел рукой по львиной лапе.

— Совершенно такая же круглая, как набалдашник плетки у нашего убийцы и грабителя.

Бухгалтерская экспертиза установила излишек в триста двадцать марок против наличия, показанного в книгах, которые велись крайне бестолково.

— Я собирался уехать. Сел даже вчера в поезд. Но ведь мне ничего особенного не грозит, если даже вы на меня донесете! На худой конец вышлют за то, что я проживаю под чужим именем. А что я кокнул старика, это надо еще суметь доказать… пока что.

— Как это понять: «кокнул старика». Убили вы его или нет?

Швейцарец молчал, загадочно улыбаясь.

— Ну-с, на этом дело Молитора будем считать оконченным. — Уголовный комиссар потянулся, словно после завершенной тяжелой работы.

— Это, конечно, очень хорошо. Значит, тэк-с, еще сегодня можно выпустить нашего злодея; рад, весьма рад. Но меня, тэк-с, куда меньше радует, что кровь и волосы Молитора на львиной лапе обнаружили не следственные органы, а какая-то полуслепая старуха служанка. Это тэк-с, тэк-с…

Четверо мужчин покинули дом Молитора.

В «шахте», как и в любой будний день, жизнь шла своим чередом. Ребятишки галдели, младенцы пищали, на дворе стирали белье и кололи дрова, женщины судачили, переговариваясь из окна в окно, а бондарь, мастерская которого помещалась тут же, обстоятельно, не спеша, сбивал новую бочку.

Но гости за свадебным столом сидели одетые по-праздничному; Соколиный Глаз ради торжественного случая снял у соседей еще одну комнату, окна которой тоже выходили в монастырский сад и были увиты столетним плющом.

Светлой, обнадеживающей точкой засиял этот день на фоне тяжелых и долгих лет безнадежной борьбы за кусок хлеба, и каждый видел в нем первую волну прилива, который подымет их на своем гребне.

Даже письмоводитель, у которого уже давно гроша за душой не было, сидел за столом в превосходном настроении. Еще бы, Соколиный Глаз, человек с фарфоровым протезом и сердцем чувствительной девицы, роняющей слезы на листки альбома со стишками, человек, всего несколько недель назад искавший покупателя на свою кровать, чтобы уплатить за квартиру, теперь восседает возле наряженной в белое подвенечное платье и фату восхитительной супруги, милой, как песенка в летний вечер, и к тому же владелицы лавки, которая вполне прокормит двоих.

Раз возможно такое, почему бы волне удачи не подхватить письмоводителя и не вынести ненароком в какую-нибудь адвокатскую контору, прямо за пишущую машинку… О-го-го, не все еще потеряно! Порукой тому это торжество, убранный цветами праздничный стол и довольные лица гостей. Теобальд Клеттерер провозгласил тост, в котором упомянул о явных признаках экономического оздоровления Европы.

Оскар, как ему и подобало, принял на себя обязанности виночерпия. Бочонок с пивом стоял на стуле. И, когда он подставлял кружку, сдувал пену и еще раз-другой слегка приоткрывал кран, чтобы по всем правилам искусства наполнить ее доверху, он как бы предвкушал свое возвращение на привычный пост за стойкой «Аскалонского черного кита».

Письмоводитель бережно поддерживал эту иллюзию: он то и дело степенно протягивал пустую кружку Беномену, совсем как в былое время, когда был завсегдатаем «Кита»: «А ну-ка, плесни еще. Это уже седьмая».

В конце стола, в праздничных костюмчиках сидела неразлучная троица и на первых порах вела себя вполне примерно… Не каждый день бывает свадьба, а жареных гусей и вовсе не бывает.

Когда фрау Клеттерер, сидевшая во главе стола, спросила у ребят, хорош ли гусь, сын письмоводителя, как искушенный гастроном, соединил большой и указательный пальцы и поднял руку на уровень рта:

— Я бы его чуточку, ну самую чуточку, еще подрумянил, — объявил он.

Увидев изысканный жест своего сынка, письмоводитель побагровел. А на его замечание он поспешил опустить кружку, иначе пиво брызнуло бы дугой через стол на сюртук Теобальда Клеттерера.

Широкоплечий карлик с золотыми, в виде лепестков, сережками в ушах, вечно моргавший и уже пятьдесят лет беспрестанно улыбавшийся даже во сне, растянул на коленях гармонь. Долговязый анархист играл на флейте.

Хрупкая и нежная фрау Юлия сидела как юная невеста и то и дело обращала к Соколиному Глазу свое белое тоненькое личико, которое за последние дни удивительно посвежело. Рыжевато-каштановые волосы пламенели из-под фаты.

— Значит, то есть пора за дело, Оскар.

— Завтра же еду в Оксенфурт. — Он подул на пену, дважды повернул кран — два коротких, точных движения — и выпрямился. — Завтра же все устрою. В то воскресенье, может быть, уже дадим первый концерт.

Танцевальный зал в Оксенфурте-на-Майне, где по субботам и воскресеньям иногда выступали заезжие актеры, принадлежал одному виноделу, с которым Оскар был знаком, он в свое время закупал у него молодое вино.

При мысли, что, может быть, уже в следующее воскресенье придется во фраке и в белом жилете выйти на подмостки и петь перед людьми, которые заплатили за это удовольствие наличными, письмоводителю стало жутковато.

— Не обзавестись ли нам и шапокляками? — Соколиный Глаз обвел всех вопросительным взглядом.

— А почему бы и нет! — без энтузиазма отозвался письмоводитель.

Анархист и карлик играли.

— «Орган»! «Орган»! — Все мужчины требовали сыграть «Орган».

Карлик не заставил себя упрашивать.

— Тогда, господа, попрошу всех закрыть глаза, — с улыбкой прошепелявил он.

Все зажмурились.

— Вот вы в церкви.

— В церкви.

— Запах ладана слышите?

— Слышим.

— Обедня кончилась. В церкви тишина. И